![]() 978 63 62 |
![]() |
Сочинения Доклады Контрольные Рефераты Курсовые Дипломы |
РАСПРОДАЖА |
все разделы | раздел: | Искусство, Культура, Литература | подраздел: | Литература, Лингвистика |
Экзистенциальные проблемы в творчестве Ф.М.Достоевского ("Дневник писателя", "Сон смешного человека", "Идиот") | ![]() найти еще |
![]() Молочный гриб необходим в каждом доме как источник здоровья и красоты + книга в подарок |
Полное собрание сочинений в тридцати томах, т. 15. Л.: Наука, 624 с. Достоевский, Ф. М. 1983. Сон смешного человека. Фантастическая повесть, 104119. Полное собрание сочинений в тридцати томах, т. 25, Дневник писателя за 1899 г. Л.: Наука, 470 с. Ильин, И. П. 1983. Теория знака Ж. Дерриды и ее воздействие на современную критику США и Западной Европы, 108125. Семиотика. Коммуникация. Стиль. М.: ИНИОН АН СССР, 204 с. Казютинский, В. В. и Балашов, Ю. В. 1989. Антропный принцип: история и современность. Природа, 1, 2332. Кант, И. 1964. Критика чистого разума. Сочинения. В 6 томах, т. 3. М.:Мысль, 799 с. Кант, И. 1966. Критика способности суждения. Сочинения. В 6 томах, т. 5. М.: Мысль, 564 с. Караулов, Ю. К. 1976. Общая и русская идеография. М.: Наука, 355 с. Козлова, М. С. 1972. Философия и язык (Критический анализ некоторых тенденций эволюции позитивизма XX в.). М.: Мысль, 254 с. Котляр, Б. И. 1986. Пластичность нервной системы. М.: Изд. МГУ, 240 с. Кун, Т. 1977. Структура научных революций (2-е изд.). М.: Прогресс, 300 с. Лейбниц, Г. В. 1983
Случись что-нибудь ужасное, рухни весь мир, ему было бы всё равно. Поистине самое худшее состояние человека- это когда ему всё равно. У него нет цели в жизни, нет веры в себя, у него, попросту говоря, нет ничего. Болезнь времени - болезнь духа и души: отсутствие высшей идеи существования. Это характерно для всеевропейского кризиса традиционной религиозности. А из неё, из этой самой «высшей идеи», из веры выходит весь высший смысл и значение жизни, само желание жить. Федор Михайлович Достоевский утверждал, что человек не в состоянии жить, если у него нет веры в Бога и в бессмертие души. Именно эту мысль показал читателю Достоевский в рассказе «Сон смешного человека». Все поступки, рассуждения смешного человека говорят нам о его отчаявшемся положении. До того момента, как он узнает истину, он - «мертвец» (человек без цели, без чувств, без желания жить), узнав же истину, он словно оживает, мир больше не видится ему в темных красках, теперь человек самое яркое, светлое и чистое в этом мире, он знает истину и хочет рассказать ее миру.
Социальная тема оставалась в России религиозной темой и при атеистическом сознании. «Русские мальчики», атеисты, социалисты и анархисты явление русского духа. Это очень глубоко понимал Достоевский. И тем более странно, что он иногда так несправедливо, почти озлобленно писал об этих русских мальчиках, особенно в «Бесах». Он многое очень глубоко понял и прозрел, увидал духовную подпочву явлений, которые на поверхности представлялись лишь социальными. Но временами он срывался, в «Дневнике писателя» он высказывал очень банальные консервативные политические взгляды. Многое в «Дневнике писателя» совсем не соответствует духовной глубине его романов. Достоевского очень волновала утопия земного рая. Сон Версилова и еще более гениальный сон смешного человека посвящены этой теме. Возможны три решения вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь в добре без свободы избрания, без мировой трагедии, без страданий, но и без творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь в добре на вершине земной истории, купленная ценой неисчислимых страданий и слез всех, обреченных на смерть, человеческих поколений, превращенных в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь в добре, к которым придет человек через свободу и страдание в плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т.Pе. в Царстве Божием
И враги человеку - домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня. И кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» (Мат. 10, 34-38). Но именно таков Рахметов с его максимализмом, ригоризмом, убежденностью в том, что ему суждено «двинуть человечество по дороге несколько новой». Поставив перед собой чрезвычайные задачи, Достоевский и Чернышевский не могли не прибегнуть к чрезвычайным же аналогиям. Фактически в Мышкине и Рахметове реминисцированы черты личности Христа - в двух ее ипостасях, объективно явленных в текстах Евангелий: Христос с «миром» и Христос с «мечом». Задавшись целью изобразить абсолютно идеальную личность, исходя при этом из противоположных мировоззренческих, социальных, антропологических предпосылок, Достоевский и Чернышевский не вышли тем не менее за пределы гуманистических символов и императивов культуры христианского летоисчисления - как бы сегодня это ни оспаривалось в отношении Чернышевского. Образ земного Рая у Достоевского и Чернышевского («Сон смешного человека» и Четвертый сон Веры Павловны в «Что делать?») Чернышевский и Достоевский занимают в русской литературе исключительное место по обилию в их наследии футурологических прогнозов и картин идеального будущего.
Если примете второе плоды с дерева познания добра и зла перестанут прельщать вас, вы начнете стремиться к тому, что «по ту сторону добра и зла», анамнезис (воспоминание) о том, что видел ваш праотец, будет непрерывно тревожить вас, торжественные славословия разуму будут казаться вам скучными песнями земли, а все наши самоочевидности стенами тюрьмы. Платон чувствовал себя заключенным в пещеру. Плотин стыдился своего тела, библейские люди стыдились и боялись своего разума. Есть все основания думать, что Ницше оттого отвернулся от христианства, что современные христиане, воспитанные на Аристотеле и стоиках, забыли совсем о начальном jubere и помнят только пришедшее после раrеrе. Оттого он и говорил о морали рабов и морали господ. Он мог бы и должен был бы говорить тоже об истине господ (т.Pе. людей, которым дано повелевать) и об истине рабов (которых удел повиноваться). То же мог бы я и о Достоевском сказать но мне никто не поверит. Все убеждены ведь, что Достоевский написал только те несколько десятков страниц, которые посвящены старцу Зосиме, Алеше Карамазову и т.Pд., и еще те статьи «Дневника писателя», в коих он излагает своими словами теории славянофилов, а «Записки из подполья», «Сон смешного человека», «Кроткая» и вообще девять десятых того, что напечатано в полном собрании сочинений Достоевского, написано не им, а каким-то «господином с ретроградной физиономией», и только затем, чтоб Достоевский мог бы должным образом посрамить его
Что же касается "лихорадочного", "вихревого" времени, то это время не истинное, сиюминутное, время отпадения от идеала, лишенное выбора. Именно это время "догоняют" и пытаются "поймать" хроникеры Достоевского (Иван Петрович в романе "Униженные и оскорбленные", Алексей Иванович в "Игроке", Антон Лаврентьевич в "Бесах", Аркадий Долгорукий в "Подростке"). Это время неблагополучное, кризисное, швыряющее героев в трагедийную или фарсовую ситуацию. На этом - внеидеальном - времени построены хроники "случайных семейств" в романах Достоевского. Так же обстоит дело и с пространством. Идеал как бы распределяет пространство в произведениях писателя на два противостоящих друг другу лагеря. Герои живут в "гробах", проходных комнатах, каморках, похожих на чуланы, снимают углы в кухоньках (Макар Девушкин) или занимают чердаки ("Сон смешного человека"). Редко когда герои живут в своем доме. Чаще всего они обитают во временных жилищах. У чужих людей. Их быт неустойчив, "случаен", они не создают домашнего очага. Они поистине скитальцы. Все это черты безыдеального существования.
Поздние герои Достоевского затмили героя его первого романа. Между тем, мало кто из героев Достоевского может сравниться с Макаром Девушкиным по интенсивности духовного развития. В какой-то мере эта модель развития представлена в подпольном парадоксалисте ("Записки из подполья"), в Аркадии Долгоруком ("Подросток"), в закладчике "Кроткой", но по сравнению с "Бедными людьми" она дана в редуцированном виде. Наиболее полно этот тип сюжета воплощен в рассказе "Сон смешного человека" — в преображении "смешного человека" в бесстрашного пророка, возвестившего миру истину, — с той лишь, правда, существенной разницей, что в рассказе преображение героя дано как сновидческий процесс, в романе — жизненный, бытийный. Многие поздние герои-идеологи превосходят Макара Девушкина по культурному уровню, но мало кто по энергии духовного становления. Макар Девушкин был действительно открытием Достоевского, потрясающим привычные вкусы читателя. Вопреки тому, что Макар Девушкин может раздражать (как, например, речевая манера героя раздражала первых читателей "Бедных людей"), вопреки тому, что он становился удобной и уязвимой мишенью остроумных насмешек в эпиграмматическом творчестве Тургенева, вопреки позднему разочарованию Белинского и Некрасова в Достоевском-"гении" в целом и в "Бедных людях" и Макаре Девушкине, в частности, рядом с Макаром Девушкиным мало кого можно поставить в русской литературе по духовному потенциалу личности, по глубине и, можно сказать, по глобальности мировосприятия героя, по стремительности его духовного взлета. "Маленький человек" оказался "большим".
Слушая пьяную речь, можно морщиться, но и только - с пьяного какой спрос?. Иногда кажется, что во хмелю человек и не может изъясняться иначе. Читаем у Достоевского (Дневник писателя за 1873 г.): "Гуляки из рабочего люда мне не мешают, и я к ним, оставшись теперь в Петербурге, совсем привык, хотя прежде терпеть не мог, даже до ненависти. Они ходят по праздникам, пьяные, иногда толпами, давят и натыкаются на людей - не от буянства, а так, потому что пьяному и нельзя не натыкаться и не давить; сквернословят вслух, несмотря на целые толпы детей и женщин, мимо которых проходят, не от нахальства, а так, потому что пьяному и нельзя иметь другого языка, кроме сквернословного. Именно этот язык, целый язык, я в этом убедился недавно, язык самый удобный и оригинальный, самый приспособленный к пьяному или даже лишь к хмельному состоянию, так что он совершенно не мог не явиться, и если б его совсем не было - его следовало бы выдумать. Я вовсе не шутя говорю. Рассудите. Известно, что во хмелю первым делом связан и туго ворочается язык во рту, наплыв же мыслей и ощущений у хмельного, или у хмельного, или у всякого не как стелька пьяного человека, почти удесятеряется.
Фразеологические группы или фразеологические сочетания почти лишены омонимов. Они входят лишь в синонимические ряды слов и выражений. Для того, чтобы у фразеологической группы нашлось омонимическое словосочетание, необходимо наличие слов-омонимов для каждого члена группы. Однако сами фразеологические сочетания могут быть омонимами фразеологических единств, или идиом (сращений). Например: отвести глаза (от кого-нибудь) - фразеологическое сочетание; отвести глаза (кому-нибудь) - фразеологическое единство. Ср.: Я с усилием отвел глаза от этого прекрасного лица; "Александр долго не мог отвести глаз от нее" (Гончаров, "Обыкновенная история"). Но: "Г-н Спасович решительно хочет отвести нам глаза" (Достоевский, "Дневник писателя", 1976, февраль); "Обходительность и ласковость были не более как средство отвести покупателям глаза, заговорить зубы и всучить тем временем гнилое, линючее" (Гл. Успенский, "Книжка чеков"). В фразеологических сочетаниях синтаксические связи слов вполне соответствуют живым нормам современного словосочетания. Однако эти связи в них воспроизводятся по традиции.
Чтобы в этом убедиться, достаточно привести произведения, в названиях которых присутствует само слово «сон»: «Сон в летнюю ночь» Шекспира, «Жизнь есть сон» Кальдерона, «Сон смешного человека» Достоевского. Особенно сны привлекают поэтов: ведь лирика непосредственно выражает чувства поэта. Первые, подсказанные памятью названия стихов: два «Сна» у Лермонтова, «Сон», «Сновидение» у Пушкина, «Сон на море» Тютчева, «Сон», «Сны раздумий небывалых» Блока, «Сон и жизнь», «Смерть — это ночь, прохладный сон.» Гейне, «Сон» Байрона и т.д. Рассмотрим, какую функцию «выполняет» сон в произведениях разных прозаических жанров на примере наиболее известных произведений русских писателей. Сон в художественном произведении может служить тем же целям, что и «эзопов язык», являясь как бы аллегорией, иносказанием. Как правило, таким снам присуще логическое построение, дидактичность, то есть нравоучение, поучение. Например, сон из «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева (глава «Спасская Полесть»). Путешественнику снится сон. «Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набоб, султан или какое-то сих названий нечто, сидящее во власти на престоле».
Однако сами фразеологические сочетания могут быть омонимами фразеологических единств, или идиом (сращений). Например: отвести глаза (от кого-нибудь) – фразеологическое сочетание; отвести глаза (кому-нибудь) – фразеологическое единство. Ср.: Я с усилием отвел глаза от этого прекрасного лица; “Александр долго не мог отвести глаз от нее” (Гончаров, “Обыкновенная история”). Но: “Г-н Спасович решительно хочет отвести нам глаза” (Достоевский, “Дневник писателя”, 1876, февраль); “Обходительность и ласковость были не более как средство отвести покупателям глаза, заговорить зубы и всучить тем временем гнилое, линючее” (Гл. Успенский, “Книжка чеков”). В фразеологических сочетаниях синтаксические связи слов вполне соответствуют живым нормам современного словосочетания. Однако эти связи в них воспроизводятся по традиции. Самый факт устойчивости и семантической ограниченности фразеологических сочетаний говорит о том, что в живом употреблении они используются как готовые фразеологические единицы, воспроизводимые, а не вновь организуемые в процессе речи.
Пусть она узнает ближе народ, которого отроческую силу они оценили в бою, где он остался победителем; расскажем ей об этом мощном и неразгаданном народе, который втихомолку образовал государство в шестьдесят миллионов, который так крепко и удивительно разросся, не утратив общинного начала и первый перенес его через начальные перевороты общественного развития, о народе, который как-то чудо умел сохранить себя под игом монгольских орд и немецких бюрократов который сохранил величавые черты, живой ум и широкий разгул богатой натуры под гнетом крепостного права и в ответ на царский приказ образоваться ответил через сто лет явлением Пушкина. Пусть узнают европейцы своего соседа: они его только бояться – надобно им знать, чего они бояться». Ф.М. Достоевский «Дневник писателя»: «Тут вышла одна великая ошибка, с обеих сторон, и прежде всего та, что все эти тогдашние западники Россию смешали с Европой, приняли за Европу серьезно и, отрицая Европу и порядок ее, думали, что то же самое отрицание можно приложить и к России, тогда как Россия вовсе была не Европа, а только ходила в европейском мундире, но под мундиром было совсем другое существо.
Следуя своей концепции нравственного возрождения личности и общества, писатель стремится воссоздать идеал «вполне прекрасного человека» (князь Мышкин – Христос в романе «Идиот»), проповедует неотвратимость прихода «золотого века» человечества, когда «люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле» («Сон смешного человека»). «Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей», – убежден герой Достоевского. Нравственную победу Раскольникова писатель видит в преодолении им чувства «разомкнутости с человечеством». Существуют разные исследовательские концепции: анализ трагедии Раскольникова с материалистических и социологических позиций (Д. Писарев), в контексте антинигилистических (Н. Страхов) и философско-религиозных (В. Розанов) исканий. Цель данной работы – выяснить является ли детективом роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание». Задачи: раскрыть сущность преступления Раскольникова; изучить «уголовную» основу романа; выявить стилистику и жанровое своеобразие. 1. Преступление Раскольникова Нет ничего удивительного в том, что Раскольников, утомленный мелкой и неудачной борьбой за существование, впал в изнурительную апатию; нет также ничего удивительного в том, что во время этой апатии в его уме родилась и созрела мысль совершить преступление.
Пространство может быть представлено в тексте как расширяющееся или сужающееся по отношению к персонажу или определенному описываемому объекту. Так, в рассказе Ф.М. Достоевского «Сон смешного человека» переход от яви ко сну героя, а затем снова к яви основан на приеме изменения пространственных характеристик: замкнутое пространство «маленькой комнатки» героя сменяется еще более узким пространством могилы, а затем рассказчик оказывается в ином, все расширяющемся пространстве, в финале же рассказа пространство вновь сужается, ср.: Мы неслись в темноте и неведомых пространствах. Я давно уже перестал видеть знакомые глазу созвездия. Было уже утро Я очнулся в тех же креслах, свечка моя догорела вся, у каштана спали, и кругом была редкая в нашей квартире тишина. Расширение пространства может мотивироваться постепенным расширением опыта героя, познанием им внешнего мира, см., например, роман И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева»: А затем мы узнали скотный двор, конюшню, каретный сарай, гумно, Провал, Выселки. Мир все расширялся перед нами Сад весел, зелен, но уже известен нам И вот скотный двор, конюшня, каретный сарай, рига на гумне, Провал По степени обобщенности пространственных характеристик различаются конкретное пространство и пространство абстрактное (не связанное с конкретными локальными показателями), ср.: Пахло углем, жженой нефтью и тем запахом тревожного и таинственного пространства, какой всегда бывает на вокзалах (А. Платонов). – Несмотря на бесконечное пространство, в мире было уютно в этот ранний час (А. Платонов). Реально видимое персонажем или рассказчиком пространство дополняется пространством воображаемым.
Для него “золотой век” означал возвращение к природе. Скрытый подспудный спор с руссоистской утопией в русской литературе XIXвека был очень силён: достаточно вспомнить пушкинских “Цыган”, “Казаков” Л.Толстого, “Сон смешного человека” Достоевского. Интересно, что и в “Чевенгуре” можно найти ассоциативные связи с идеями Руссо: так, обитатели чевенгурской коммуны уравнивают в правах культурные злаки с дикими растениями и отказываются возделывать землю — едят то, что рождается самосевом. Кстати пришлась нам мудрость женевского чудака — даже в самой фамилии звучит что-то родственное. Но вернёмся к магистральной платоновской линии, гораздо более важной для понимания “Чевенгура”. В русской литературе XIXстолетия также есть несколько произведений, где уже явственно слышатся связанные с этой традицией антиутопические мотивы. Среди них — два стихотворения Баратынского: “Последняя смерть” и “Последний поэт”. В первом будущее устроение мира исключительно на рациональных основах, как мечтали об этом в эпоху Просвещения (предсказаны там и рождение авиации, и успехи гидрометеорологии и океанографии и ещё многое другое), приводит человечество сначала к благоденствию, но затем к вырождению и полному вымиранию.
В заключение статьи приводятся фихтевские определения понятий космополитизма и патриотизма, выведенные также по схеме взаимодействия двух фокусов - понятия родового "интеллигибельного мира" и понятия индивидуальности отдельного народа: "Космополитизм есть господствующее стремление, заключающееся в том, чтобы цель бытия была действительно достигнута человеческим родом в человеческом роду. Патриотизм есть стремление к тому, чтобы эта цель была достигнута прежде всего той нацией, членами которой мы сами являемся." (цит. по: 3, с. 36). Особое место в работах Мюнхенской школы принадлежит исследованиям, посвященным сопоставительному анализу наукоучения с предшествующими и последующими философскими системами - повлиявшими на Фихте или, в свою очередь, несущими на себе следы его влияния. Р.Лаут в статье "Сон смешного человека" как спор Руссо и Фихте" (4) совершенно неожиданно прослеживает следующую линию развития трансцендентальной философии: Руссо (Франция) - Фихте (Германия) -
Нельзя полностью отказать бытовой или обыденной литературе (как и речевым жанрам, с которыми она смыкается) в эстетическом начале. Вернемся к теме дневников. Дневник не писателя, а, скажем, художника, как в случае "Дневника" Павла Филонова - это уже в какой-то степени просто наивный дневник . Блокноты, черновики и другие подготовительные материалы самих писателей по этому показателю заключают в себе более непосредственные свидетельства жизни человека, чем их дневники, что приближает подобные материалы к записным книжкам. Таковы, по сути, "Записные книжки" А. Платонова . Походят на них и "Записные книжки" Е. Замятина - записи в них делались "в первой попавшейся под руку" книжке, вперемешку, на любом свободном месте и без указания дат (что повторяет манеру работы с книжками у Достоевского). Филонов П.Н. Дневник. СПб., 2000. Подробнее в: Михеев М. Три подхода к ругательствам в дневниках и записных книжках: официальный (Филонов), интеллигентский (Пришвин) и народный (Платонов) // "Страна философов" Андрея Платонова: Проблемы творчества. М., 2003. Платонов А.П. Записные книжки. М., 2000. Замятин Е.И. Записные книжки. М., 2001. Но вот ведший дневники более 60 лет в своей жизни В.И. Вернадский в одном месте своих "Дневников" 1920 г. , будучи в Крыму, касается очень важного для него вопроса - выбора наиболее подходящей для выражения мысли литературной формы.
В этой близости проявился материализованный момент русского историко-поэтического «предания» (преемничества и наследования). ВЛАДИМИРЦЕВ Владимир Петрович Доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой журналистики Иркутского государственного университета. Автор статей о проблемах творчества Ф.М.Достоевского, книги «Поэтика «Дневника писателя» Ф.М.Достоевского»: этнографические впечатления и авторская мысль» (Иркутск, 1998).
![]() | 978 63 62 |