Архипелаг ГУЛаг

Всех волнует тема исторического развития нашего общества в период правления Сталина, мера ошибок, преступлений и достижений, мера исторической ответственности. Ярко эти проблемы (а также проблема палачей и жертв) раскрываются в романах А.Рыбакова «Дети Арбата», «Тридцать пятый и другие годы», А.Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ», «В круге первом», в романе-эпопее В.Гроссмана «Жизнь и судьба», романе «Буранный полустанок» («И дольше века длится день») Ч.Айтматова и ряде других. Картины жизни до колхозной и колхозной деревни, раскулачивания подняты в романе Б.Можаева «Мужики и бабы», в произведениях В.Белова «Кануны» и в некоторых других. Интересно рисует жизнь страны в 30-е годы А.Калинин в «Запретной зоне». Разнообразна и молодежная тематика в литературе. Еще недавно не очень охотно рассматривали молодежь как особую социальную группу со своими потребностями, ошибками и удачами. Молодежь многолика, поэтому и различны молодые герои на страницах книг. Нынешние писатели пытаются докопаться до истоков тех или иных проблем, полнее раскрыть характеры, чем это делали писатели 30-50-х годов.

Здесь он работает над полным собранием сочинений и продолжает исторические исследования, результаты которых ложатся в основу эпопеи «Красное Колесо». Солженицын всегда был уверен в том, что вернется в Россию. Даже в 1983 г., когда мысль об изменении социально-политической ситуации в СССР казалась невероятной, на вопрос западного журналиста о надежде на возвращение в Россию писатель ответил: «Знаете, странным образом, я не только надеюсь, я внутренне в этом убежден. Я просто живу в этом ощущении: что обязательно я вернусь при жизни. При этом я имею в виду возвращение живым человеком, а не Книгами, книги-то, конечно, вернутся. Это противоречит всяким разумным рассуждениям, я не могу сказать: по каким объективным причинам это может быть, раз я уже не молодой человек. Но ведь и часто История идет до такой степени неожиданно, что мы самых простых Вещей не можем предвидеть» (Публицистика, т. 3, с. 140). Предвидение Солженицына сбылось: уже в конце 80-х гг. это возвращение стало постепенно осуществляться. В 1988 г. Солженицыну было возвращено гражданство СССР, а в 1989 г. в «Новом мире» публикуются Нобелевская лекция и главы из «Архипелага ГУЛага» » затем, в 1990 г. — романы «В круге первом» и «Раковый корпус».

Ему, разумеется, недоступен уровень историко-философского обобщения лагерного опыта как грани национально-исторического бытия XX столетия, на который встанет сам Солженицын в «Архипелаге ГУЛаге». В рассказе «Один день Ивана Денисовича» перед Солженицыным встает творческая задача совместить две точки'зрения — автора и героя, точки зрения не противоположные, а схожие идеологически, но различающиеся уровнем обобщения и широтой материала. Эта задача решается почти исключительно стилевыми средствами, когда между речью автора и персонажа существует чуть заметный зазор, то увеличивающийся, то практически исчезающий. Солженицын обращается к сказовой манере повествования, дающей Ивану Денисовичу возможность речевой самореализации, но это не прямой сказ, воспроизводящий речь героя, а вводящий образ повествователя, позиция которого близка позиции героя. Такая повествовательная форма позволяла в какие-то моменты дистанцировать автора и героя, совершить прямой вывод повествования из «авторской шуховской» в «авторскую солженицынскую» речь.

Жанровая специфика эпоса Солженицына. Стремление свести к минимуму вымысел и художественно осмыслить саму реальность приводит в эпосе Солженицына к трансформации традиционных жанровых форм. «Красное Колесо» уже не роман, а «повествованье в отмеренных сроках» — такое жанровое определение дает писатель своему произведению. «Архипелаг ГУЛаг» тоже нельзя назвать романом — это, скорее, совершенно особый жанр художественной документалистики, основным источником которой является память Автора и людей, прошедших ГУЛАГ и пожелавших вспомнить о нем и рассказать Автору о своих воспоминаниях. В определенном смысле, это произведение во многом основано на национальной памяти нашего столетия, включающей в себя и страшную память о палачах и жертвах. Поэтому «Архипелаг ГУЛаг» писатель воспринимает не как свой личный труд — «эту книгу непосильно было бы создать одному человеку», а как «общий дружный памятник всем замученным и убиенным». Автор лишь надеется, что, «став доверенным многих поздних рассказов и писем», сумеет поведать правду об Архипелаге, прося прощения у тех, кому не хватило жизни об этом рассказать, что он «не все увидел, не все вспомнил, не обовсем догадался».

После издания этой книги ни в русской, ни в мировой литературе не осталось произведений. которые представляли бы большую опасность для советского режима, С публикацией «Архипелага» эра «гласности» закончилась: рядом с потрясающей правдой о ГУЛАГе, рядом с книгой, раскрывавшей смысл и сущность советской тоталитарной системы — от ее истоков в 1918 г. до ее апофеоза в 1935—1939-м и медленной конвульсивной агонии с конца 1940-х по конец 1980-х годов,—никакая критика, никакое разоблачение или обличение не выдерживали сравнения; все казалось жалкой полуправдой, бледным самооправданием преступной власти, террористического Государства. Пелена лжи и самообмана, зсе еще застилавшая глаза многим нашим согражданам, продолжавшим быть — во всем — советскими людьми, спадала. События, служившие саморазоблачению режима, двигались как будто навстречу прозрению, которое нес читателям солженицынский «Архипелаг». Фергана, Тбилиси, Баку, Вильнюс— этот «пунктир» судорожных «огрызаний» тоталитарного монстра, натиск акций устрашения, неуклонно стягивавшийся к Москве августа 1991 г., уже не был страшен тем, кто прочитал «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.