История русского народа в XX веке (Том 2, главы 57-85)

Так закончилась история Русского легиона. Поистине удивляешься тому, что в смутное революционное время в составе русских войск во Франции и Салониках нашлись люди, выполнившие долг перед Россией. Однако нельзя не отметить отношение французского командования к Русскому легиону. Несмотря на самые искренние заявления о храбрости русских солдат, французское руководство рассматривало их не более как пушечное мясо и, вполне возможно, ставилона одну доску с колониальными войсками, затыкая ими самые опасные «дыры» на фронте. Даже одно назначение русских отрядов в Марокканскую дивизию вместе с зуавами и мальгашами должно говорить нам об этом. Эмигрантские авторы, рассказывая об участии Русского легиона в боях в составе Марокканской дивизии, говорят о чести, оказанной русским, поскольку эта дивизия имела больше всего награждений, и служить в ней якобы считалось делом почетным. Действительно, дивизия имела много наград, но она не могла не иметь их, когда ее полки, не считаясь с потерями, французское командование бросало в бой как смертников.

Сопоставьте язык протопопа Аввакума и Петровского шляхтича и вы легко сделаете вывод, кто ближе к сегодняшним людям, и за кем мы идем и хотим идти. В правление Бирона возникает так называемая “новая” русская литература. Эта новая литература не имеет ничего общего по своим идеям с существовавшей до того русской литературой. Идеи, под знаком которых развивается творчество, так называемого, отца новой русской литературы Кантемира — это чисто европейские идеи. Идеи же развивавшейся в то время на западе “просветительной философии”, целью которой было подготовка великой французской революции — были в основе своей рационалистические и атеистические, философы “просветители” с позиции “чистого разума” вели атаку на монархию и религию. Д. Благой, автор “Истории русской литературы XVIII века”, изданной в 1955 году в Москве, большое внимание уделяет творчеству Феофана Прокоповича. Он восхваляет его за то, что “попав в самый центр католического мира, он вынес оттуда идеи Возрождения и Реформации и кровную на всю жизнь ненависть ко всякого рода мракобесию и изуверству вообще. и за то, что “этот богослов и учитель церкви” ценит творческую мощь человеческого ума, “великий свет”, зажженный эпохой Возрождения”. “Это, — пишет Благой, — делает его первым в многочисленном и славном ряду наших писателей-просветителей XVIII века”.

Идеал России, который проповедуют остзейские немцы, основан на глубоком, серьезном и искреннем чувстве этатизма, чувстве верности и преданности немцев государству, империи, но не русскому народу: "Дело в том, что преданные Русскому престолу – они как мы видели, проповедуют в то же время бой на смерть Русской народности (18); верные слуги Русского государства, они знать не хотят Русской Земли. Для них существует Россия – только как Российская империя, а не как Русь, не как Русская Земля, под защитою которой могут находиться области, населенные и другими народностями" (19). Таким образом, немецкий идеал – "это воплощение отвлеченной идеи государства, вне народности, такая Россия, в которой бы ничего Русского, выдающегося вперед, не было " (20). Что касается "преданности и верности" немцев, то Аксаков не раз возвращался в к этому сюжету в своих статьях, всякий раз разъясняя, что, во-первых, "преданность и верность своему государю" не является нравственной монополией прибалтийских немцев, скорее это прерогатива русского народа, "ради которого и Россия называется Россией, и ее государь называется Государем Русским".

При этом сохранялась общая социокультурная асимметрия русской культуры как'целого: тоталитарные и антитоталитарные силы "перекрестно" выступали то как "ядро", то как "периферия" одной и той же культуры. В результате русская культура XX века исподволь "стягивалась" воедино вокруг общего бинарного фрейма: "тоталитаризм - антитоталитаризм", основная коллизия которого не могла быть разрешена при господстве селекции ни в метрополии, ни в диаспоре. Парадоксальный характер механизма селекции может быть объяснен его сложной многосоставностью и многоуровневостью. В самом деле, ближайший к поверхности смысловой уровень этого конфигуратора - синтез, и этот синтез в истории русской культуры XX века противоречиво осуществляется сначала в процесс конструирования асимметричной диады: тоталитарной и антитоталитарной социокультурной консолидации (соответственно — советской и эмигрантской культур); затем — "поверх барьеров" - всей русской культуры XX века как расколотого сложного целого. Это связано с тем, что в основании данного синтеза лежит механизм дивергенции, по своей сути аналитический, а не синтетический и по преимуществу дифференциальный, а не интегральный.

Общеизвестны определения поэзии Ф.И. Тютчева как "поэзии мысли", "философской поэзии", которые В.В. Кожинов квалифицирует все-таки слишком широко, как обозначение "вовсе не индивидуальной особенности Тютчева", а "характернейшее свойство поэзии его времени в целом". Вряд ли эти определения применимы к стихотворному наследию Ф.Н. Глинки. Думаю, ближе к истине Е. Кузнецова, отметившая: "По мнению большинства критиков, высшие достижения Глинки принадлежали к области духовной поэзии. Это весьма характерный факт не только по отношению к поэзии Глинки, но и по отношению ко всей поэтической эпохе" . Объединяло поэтов, включенных в "тютчевскую плеяду", наряду с любовью к "мысли" и "философии" глубокое православное мировидение. Бледна и суха была бы мысль поэтов, если бы она не одухотворялась теплым религиозным чувством. Философский контекст оказывается довольно искусственным и в какой-то мере даже грубоватым для хрупких творений поэтического вдохновения. Любопытно, что наряду с Феофаном Прокоповичем, Г.Р. Державиным, И.В. Киреевским, М.В. Ломоносовым, А.Ф. Мерзляковым, А.С. Хомяковым и другими православными авторами Ф.Н. Глинка удостоился чести быть включенным в уникальный в области литературоведения и истории русской литературы XIX века "Обзор русской духовной литературы" архиепископа Филарета (Д.Г. Гумилевского), который был весьма строг при отборе персоналий сочинителей. Отсутствие имени Ф.И. Тютчева в труде преосвященного можно объяснить неосведомленностью составителя обзора в сочинениях поэта: ведь первый сборник "Стихотворения Ф.