Мэри Паркер Фоллетт

Под диалогической комплементацией мы вслед за С.А. Александровой понимаем “взаимодополняемость и взаимопроницаемость структурных единиц диалога на основе семантико-прагматического содержания” (Александрова 1998:5). В разговоре между двумя молодыми учеными, героями романа Уилсона Митчела “Жизнь во мгле” (см. пример 1), комплементация как речевое действие представляет собой директивный и комиссивный речевые акты, в основе которых лежат определенные интенции. Начинающий ученый, Эрик Горин, работающий в области ядерной физики, переживает подъем, счастье и муки в своих научных исканиях. Он открывает лабораторию по испытанию изобретенного им прибора и для совместного проведения исследования ищет единомышленников, одним из которых он считает Мэри Картер. Эрик восхищен ее талантом и, ощущая общность их научных интересов, предлагает ей сотрудничать с ним. В основе косвенного директива, произнесенного Эриком, лежит просьба о совместном проведении исследования. Мэри вступает в разговор, совершая комиссивный речевой акт с целью выразить свое желание и согласие работать с ним на равных правах. Следует подчеркнуть, что комплементация – интерпретативный процесс реагирования на исходную реплику высказывания.

Сочинение-опровержение. Из двух друзей, всегда один раб другого. Эту нелепую фразу сказал Печорин - герой произведения М. Ю. Лермонтова "Герои Нашего времени". Я считаю, что его утверждение не верно, так как дружба основана на равноправии, взаимоуважении и на взаимном доверии. Такая мысль могла прийти в голову Печорина только потому, что у него самого не было никогда настоящих друзей. Нас отталкивает равнодушие Печорина к людям, его неспособность к настоящей любви, к дружбе, его индивидуализм и эгоизм. Всюду, где появляется Печорин, он приносит людям несчастье. Вторжение в "мирный круг честных контрабандистов" и вырванная из родной семьи, брошенная Бела, нанесение глубокой душевной раны княжне Мэри, ее обманутая любовь и смерть Грушницкого, холодное пари с Вуличем, где ставкой становится жизнь человека, - все это у Печорина для себя, для собственного удовольствия. А не было у него друзей, потому что на людях он ставил опыты (без их согласия), не уважал их, лицемерил; ещё потому, что он являлся "лишним человеком" в обществе, он олицетворяет для нас всю тщетность попыток жить в обществе и быть свободным от него.

Он не оставлял шанса выходу истинных эмоций. «Знакомясь с женщиной, я всегда безошибочно отгадывал, будет ли она меня любить или нет.». Приехав служить за Терек, Печорин знакомится с Максимом Максимовичем. Это старый штабс-капитан-человек честный и добрый, накопивший за свои годы значительный жизненный опыт. Максим Максимович (можно сказать) сводит его с Бэлой. Бэла привлекает Печорина цельностью и естественностью натуры. В "любви дикарки" он пытается найти забвение от его тоски, но его ненасытное сердце не могли долго жить одним чувством. Поэтому, украв Бэлу, он обличает её на вечное страдание из-за смерти отца. Вскоре она ему наскучила, как и всё в то время. Он, не желая, заставляет её умереть. Печорин приносит страдания всем окружающим его людям. И по этому он тоже совершенно справедливо может именовать себя злодеем. Он не позволял себе влюбляться, потому, что боялся, что ему могут изменить и нанести нестерпимую боль. И тем самым он обманывал всех женщин. В истории с Мэри Печорин, затевая интригу, не преследует никакой цели.

Даже когда источником ему служит жанровая схема, канонизированная «высокой» поэзией, он и то изменяет ее до неузнаваемости: так, например, позаимствовав у Браунинга идею «драматического диалога» для своих стихов «Мэри Глостер» и «Гимн Макэндрю», Киплинг применил в них размер и систему рифмовки, немыслимые для браунинговской традиции.    в ней он обнаружил законодателя и вождя, ведущего «избранные народы» к эсхатологическому спасению. Имперский мессианизм стал его религией, и с пылом апостола он бросился обращать в нее весь земной шар.    В результате возникла вторая литературная маска Киплинга – маска Оратора, к которой были подобраны соответствующие ей витийственные и морально-дидактические жанры: ода, послание, сатира, панегирик, эпиграмма, притча. И, естественно, уже не рассказчик или репортер обращается в них к читателю, а сама идея Закона и Империи, воплощенная в подчеркнуто высоком слоге, стилизованном под церковный гимн, псалмы, библейские книги Пророков. Более того, дидактическое витийство постепенно начинает распространяться и на «низшие», сказовые жанры: к концу девяностых годов у Киплинга  все чаще и чаще встречается совмещение двух масок, когда Оратор как бы накладывает на себя стилистический грим экзотического рассказчика, в котором он продолжает свою проповедь имперского мессианизма, восклицая устами одного из своих Томми Аткинсов:                If E gla d was wha E gla d seems,                            A d o he E gla d of our dreams,                Bu o ly pu y, brass, a ’ pai ,                            ‘Ow quick we’d chuck her! Bu she ai ’ !    Смысл киплинговской проповеди здесь предельно ясен: чтобы оправдать действие, необходимо уверовать в коллективную миссию англичан, уверовать в то, что «Англия снов» важнее и реальнее самой эмпирической реальности – «шпаклевки, меди, краски».

У него в подобных ситуациях появляется два обозначения – либо царица моя, либо друг.»(11, стр.155) Таким образом, можно сказать, что образ царицы-царевны является достаточно традиционным для символистов и Блок если не заимствует его у предшественников, то отдает дань традиции. Пятая и последняя подгруппа в первой группе (обращение к женщине) содержит в себе имена собственные в роли обращений. Это достаточно многочисленная подгруппа, состоящая из 15 примеров и очень разнообразная. В данной подгруппе можно выделить три стилистические разновидности обращения: Во-первых, одиночные обращения: Не пой, не требуй, Маргарита, В мое ты сердце не гляди (Маргарита 23 марта 1905 года) или Вон о той звезде далекой, Мэри, спой. (Мэри. 17 июля 1908 года.) или О, Кармен, мне печально и дивно, (Ты как отзвук забытого гимна 28 марта 1914 года) Во-вторых обращения-повторения: Анна, Анна, сладко ль спать в могиле ? (Шаги Командора. Сентябрь 1910 – февраль 1912 годов) или Магдалина! Магдалина! (Из хрустального тумана 6 октября 1909 года) или Кричу: «эй, Фекла! Фекла!» (Над озером 1907 года) И в-третьих, в составе риторические восклицания и риторический вопрос: О, где ты, Беатриче ? (Песнь ада. 31 октября 1909 года) или Валентина, звезда, мечтанье! (Три послания.