О психологической прозе

В социально-психологической прозе военных лет объективность и художественная достоверность повествования составляют отличительные свойства сюжета. К. Симонов с летописной тщательностью и подробностью воспроизводит время и события, поскольку целью было рассказать с наибольшей степенью полноты и достоверности о «днях и ночах» сражающегося Сталинграда. В повести отсутствует единый драматический узел, события присоединяются по принципу хронологической цепочки. Некоторая рыхлость композиции возникает в связи со стремлением к детальному воспроизведению событий и военного быта. Эпичность в повести возникает, прежде всего от того, что все малое частное, конкретное, бытовое в жизни Сталинграда насыщено большим, значительным, общим. Умение в частном видеть всеобщее и показать это всеобщее — способность истинного художника и свойство настоящего искусства. Сочетание документальной достоверности с обобщенностью изображения — традиция советской литературы со времен гражданской войны, традиция Д. Фурманова, А. Серафимовича, Л. Рейснер, продолженная прозой Отечественной войны.

Ситуация стихотворения такова, что не только героине, но и нам, читателям, кажется, что тюльпан не "деталь" и уж, конечно, не "штрих", а что он - живое существо , истинный, полноправный и даже агрессивный герой произведения, внушающий нам некий невольный страх, перемешанный с полутайным восторгом и раздражением. У иного поэта цветок в петлице так и остался бы более или менее живописной подробностью внешнего облика персонажа, но Ахматова не только вобрала в себя изощренную культуру многосмысленных значений, развитую ее предшественниками - символистами, в частности их умение придавать жизненным реалиям безгранично расширяющийся смысл, но и, судя по всему, не осталась чуждой и великолепной школе русской психологической прозы, в особенности романа (Гоголь, Достоевский, Толстой). Ее так называемые вещные детали, скупо поданные, но отчетливые бытовые интерьеры, смело введенные прозаизмы, а главное, та внутренняя связь, какая всегда просвечивает у нее между внешней средой и потаенно бурной жизнью сердца, - все живо напоминает русскую классику, не только романную, но и новеллистическую, не только прозаическую, но и стихотворную (Пушкин, Лермонтов, Тютчев, позднее - Некрасов).

Сокровищница русской психологической прозы непрерывно пополнялась новыми «экспонатами», - это, конечно, толстовские и тургеневские "пейзажи души", удивительные психологические портреты, принадлежащие перу Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого. В этой особой сфере использования языка разрабатывались все более точные и тонкие способы сообщения о мире человеческой души - прямые и косвенные, симптоматические (внутреннее через внешнее проявление) и не связанные с внешним выражением - образные. Внутренний человек как объект познания и языковой репрезентации в науке Внутренний мир человека стал объектом познания научного несколько позже, чем художественного. Так что неудивительно, что в некоторых случаях литература опередила науку, предугадав ее будущие открытия, в частности те, о которых пишет Е.Г. Эткинд: Пушкин опередил психиатров, установив, что Евгений из «Медного всадника» «оглушен Был шумом внутренней тревоги», Тютчев задолго до Фрейда, в 1830 году, в стихотворении «Как океан объемлет шар земной » открыл и описал то, что позднее будет названо бессознательным или подсознанием .

Лирический герой стихотворений А.- интеллигент переходного периода рубежа веков, остро чувствующий несовершенство современной действительности и трагически переживающий свое бессилие что-либо изменить в ней. Чувство тоски, одиночества, тревоги, ответственности за происходящее, муки “больной совести”, испытываемые героем, создают основной тон и настроение поэзии А. Поэт пытается постичь сложные чувства, неуловимые процессы, происходящие в человеческой душе, выявить ее многообразные, глубинные связи с окружающим миром. Отсюда - зыбкость, текучесть поэтического пространства большинства его стихотворений, взаимопроникаемость стихотворных текстов, наиболее четко выраженная в разных способах циклизации, наметившейся в “Тихих песнях” и ставшей основным принципом группировки стихотворений в “Кипарисовом ларце” (трилистники, складни). При стилевом и жанровом разнообразии творчество А. обладает идейно-эстетическим единством, которое возникает на основе освоения поэтом классического литературного наследия (античной литературы, в первую очередь драматургии Еврипида), опыта русской психологической прозы Х1Х в. и французской поэзии второй половины Х1Х в. (главным образом творчества парнасцев и символистов).

В психологической прозе эта тоска по слушателю и беседе не только Мармеладова, но и многих героев, мучающихся своей отъединенностью от других, переживанием вины отпадения от общего потока жизни. В то же время дружеские диспуты Пьера и князя Андрея, переходящие в исповедь, диалоги братьев Карамазовых, рассказы лесковских героев – не только реализованная в “художестве” настоятельная потребность, но и доступная искусству возможность идеального духовного общения. В них одинаково выразилось знамение времени. Раскрепощенная личность требует выслушать её, настаивает на ответе и понимании. И в первую очередь психологическая проза была в состоянии удовлетворить этому требованию. В этом у русской литературы был источник и образец, чрезвычайно ценимый нашими писателями 7. Это – дерзкая и гневная Книга Иова, содержащая бунтарские претензии личности к самому Богу и позволяющая уяснить условия диалога с личностью, достигшей зрелости и осознавшей свои силы. На пример “Иова многострадального” ссылается Макар Иванович в “Подростке”, прощаясь с домашними перед близким концом /13, 330/. В “Братьях Карамазовых” отмечено воздействие Книги на восьмилетнего Зиновия – будущего Зосиму /14, 264–265/. “О, если бы кто выслушал меня! Вот моё желание, чтобы Вседержитель отвечал мне и чтобы защитник мой составил запись”, – говорит библейский Иов /31 – 35/.